Церковь Христова |
Учебные заведения |
История духовного образования |
Голубинский Евгений Евсигнеевич |
|
ВОСПОМИНАНИЯ
Евгений
Голубинский
Свои воспоминания потерявший зрение ученый диктовал С.И.Смирнову, но так и не смог издать при жизни. Автобиография, содержащая ценный материал как о быте духовенства, так и о системе богословского образования в России, а равно и интереснейшие сведения об отдельных церковных деятелях, была напечатана лишь в 1923 г. в Костроме.Митрополит Филарет Переходя к описанию моей службы в Академии, начну с речей о главном начальнике Академии, знаменитом митрополите Филарете. Роста был маленького (именно маленького, а не малого); из лица не был безобразен; но нельзя сказать, чтобы был и привлекательно благообразен. Глаза у него были круглые, смотревшие как-то инквизиторски, как бы хотевшие проникнуть в того человека, на которого были обращены. Нос у него был что называется башмаком, рот очень большой. Голос у него был глухой и несколько гнусавый. В старости своей, за время, в которое я знал его, он представлял из себя худенького человечка, у которого, как говорят, были только кости да кожа, при чем должно быть подразумеваемо, что в этих коже с костями, если не до самой смерти, то почти до самой смерти, обитал весьма бодрый дух. Одевался он безукоризненно, причем намеренным образом не носил бархатных ряс, к которым имеют склонность архиереи, так как рясы эти при своей пышности имеют тот весьма важный недостаток, что скоро просиживаются, и на седалищной части образуется большое белое пятно, делающее архиерея сзади смешным. (Сведения о том, что Филарет намеренным образом не носил бархатных ряс по сейчас указанной причине, я получил от его внука Ф.А.Сергиевского.) Держал он себя прекрасно: про него сплетничали, что позы и жесты он изучал пред зеркалом. Один академический служитель, состоявший некоторое время при кухне митрополита каким-то служащим, говорил, что митрополит был весьма умерен в пище. Только требовал, чтобы она готовилась из самого свежего, из самого лучшего материала, причем остатки от обеда не подавались на ужине, но последний готовлен был ему вновь. Бесспорно, что митрополит Филарет одарен был весьма выдающимся, блестящим умом, частными отличительными особенностями которого были острота и тонкость. Если не многие, то некоторые называли и называют его гениальным человеком, но ответ на вопрос, был или не был он гениален, зависит от ответа на вопрос, кого разуметь под гениальным человеком. Если разуметь под ним всякого человека с выдающимся, блестящим умом, то, конечно, Филарет был гениальным человеком. Но если признавать гениальным такого человека, в груди которого, по греческим представлениям, сидел гений (отсюда и название гениальный), который возбуждал в нем неудовольствие против недостатков современной действительности в той или другой области жизни и побуждал его к возможному устранению этих недостатков, то в этом смысле митрополит Филарет вовсе и решительным образом не был гениальным человеком. Недостатки существующей действительности нисколько не возбуждали его против себя и нисколько не побуждали стремиться к их устранению, напротив, несомненно, что всякого другого человека, который бы поднимал голос против этих недостатков и стремился к устранению их, он признавал бы за беспокойного агитатора, которого следует унимать, усмирять. Все заботы его в этом отношении заключались в том, что он старался закрывать недостатки существующей действительности от толпы. Московская консистория времени Филарета стояла, можно сказать, во главе всех консисторий в отношении к взяткам и всяким мерзостям. Митрополит Филарет, несомненно, очень хорошо знал это и никаких мер к обузданию консистории не предпринимал; напротив, обрушивался всем своим гневом на людей, вольным или невольным образом приподнимавших завесу этих мерзостей. Был такой случай. Один священник имел в консистории какое-то очень большое дело, по которому он часто ходил в нее с приношениями чиновникам, ведавшим это дело. Наконец, переносивши всё что мог, он пришел в консисторию без приношения, о чем и доложил чиновнику, ведавшему дело. Чиновник этот подошел к нему, взял его у груди за полы рясы, раскрыл грудь и, указывая на бывший у священника богато вышитый широкий пояс, сказал: «Потрудитесь снять его». Снятый пояс чиновники кому-то заложили, а деньги пропили. Когда этот случай огласился в Москве, то произвел необыкновеннейший соблазн. Митрополит Филарет ничего не сделал за этот грабеж чиновникам, но призвал священника и за то, что он не утаил этого случая, страшнейшим образом разругал его. Другой случай из монастырской жизни. В монастыре, находившемся в одном из уездных городов Московской губернии, послушник зарезал свою любовницу. Игумен монастыря поехал докладывать о деле митрополиту. Выслушав доклад, митрополит спросил игумена: «А знают ли о деле в городе?» Игумен в простоте души отвечал, что весьма знают и что просто звонят о нем в городе. Тогда митрополит во всю мочь отругал игумена за то, что он не сумел скрыть дела. Митрополит Филарет наделен был чрезвычайно властным и деспотичным нравом. Поэтому, как начальник своих подчиненных, он являлся грозным повелителем, пред которым они трепетали и повергались ниц. Священников и вообще причетников, в чем-нибудь провинявшихся пред ним, он страшным образом ругал. Один священник, человек очень хороший и заслуживавший полной веры, рассказывал мне, что раз он провинился в чем-то пред митрополитом. Митрополит вызвал его к себе, ужасно ругал его, а священник растянулся перед ним в ноги. Досыта наругавшись, митрополит пнул его ногой в голову с словами: «Вставай, мерзавец!» Будучи человеком безупречной нравственности и не будучи сумасбродом, Филарет не позволял себе деяний намеренно беззаконных и каких-нибудь неладных и несуразных. Но как деспотический администратор он не избежал укоров с нравственной стороны и именно был укоряем в непотизме и в подчинении недолжному влиянию. Герцен в своем «Колоколе» укорял митрополита Филарета за то, что он будто бы все лучшие священнические места в Москве занял своими родственниками. Насколько это правда, не могу сказать, но что митрополит Филарет заботился о своих родственниках, обеспечивая их не деньгами, а местами или же и деньгами и местами, это не подлежит никакому сомнению. Под недолжным влиянием разумеется влияние знаменитой в свое время Анны Ксенофонтовны. Анна Ксенофонтовна, вдова его брата, была женщина очень умная и с характером, и так как у нее жила мать Филарета, которой она умела отлично угождать, то по этой причине она имела на Филарета большое влияние. Говорили, что многие, искавшие хороших священнических мест в Москве, обращались к Анне Ксенофонтовне с поклоном и с приложением поклонного. А она с своей стороны ходатайствовала пред митрополитом, причем, как говорили, главным аргументом в пользу лиц, за которых она ходатайствовала, служило то, что они-де были более или менее родственниками митрополита Филарета. Так что будто бы Филарет не один раз спрашивал Анну Ксенофонтовну: «Да сколько же у меня родственников, наконец?» В некоторое извинение Филаретова деспотизма может быть указано на то, что он жил в деспотическое время, когда у всех больших начальников деспотизм был в моде. Живи он в другое время и при других условиях, он был бы значительно иным человеком, ибо способность приспособляемости несомненно весьма у него была. В его личном поведении его девизом было благоразумие и осторожность. Об этом, не помню где, очень хорошо и обстоятельно говорит близкий к нему человек А.Н.Муравьев1. Филарет был человеком в высшей степени славолюбивым и самолюбивым и как будто хотел заставить людей верить, что он единственный выдающийся человек в русской церкви. Стремление своих подчиненных, пытавшихся выдвигаться из толпы, он вовсе не поощрял. Рассказывают, что несколько московских священников представляли ему свои сочинения для испрошения его благословения на печатание. Он читал, черкал их и возвращал с резолюцией: «не годится». О людях выдающихся, не состоявших под его начальством и выдвинувшихся без спроса у него, он отзывался весьма неважно. О знаменитом Иннокентии Херсонском2 он отзывался как о человеке посредственном. Когда вышло «Введение в догматическое богословие» Макария3, произведшее чрезвычайный шум и сразу создавшее славу автору, то Филарет будто бы отозвался о нем, что он не дал бы за него и банки из-под помады. К памятникам истории митрополит Филарет относился варварски, с своей точки зрения оправдываясь в их истреблении тем, что они могли бы приносить вред. В библиотеке Вифанской4 семинарии есть раскольничья рукопись, представленная митрополиту Платону5. На переднем белом листе митрополит Платон сделал замечание о том, что православному богослову трудно бороться с раскольничьими учителями, так как они смотрят на предмет с разных точек зрения. Филарет уничтожил этот лист, причем заметка Платона сохранилась на отдельном листке, который записал по памяти И.А.Вениаминов. Напечатана она еще у Снегирева6 в «Жизни митрополита Платона». Есть в Вифанской библиотеке другая рукопись, содержащая переписку митрополита Платона с Мефодием, епископом Тверским. В этой рукописи, отданной в Вифанскую библиотеку Петербургским митрополитом Никанором, Филарет повырезывал места из писем митрополита Платона, казавшиеся ему вольными. Наконец, он предлагал Синоду исправить «Историю русской Церкви» митрополита Платона, выпустив из нее места, казавшиеся ему неудобными.
Отношение митрополита Филарета к Академии Как высший начальник Академии он имел сношения с ректором и правлением, с ректором лично, с правлением посредством бумаг. В своих письменных резолюциях на бумагах он, конечно, не бранился, но что касается до личных сношений с ректорами, то он обращался с ними несомненно слишком властным образом и в случаях гнева за что-нибудь на них изливал последний в самой бесцеремонной брани. Говорили как об исключении о предшественнике Евгения1 — ректоре Алексее Ржаницыне, будто он так умел подладиться к митрополиту Филарету, что тот обращался с ним с возможною для него любезностью. Что касается до нас, профессоров Академии, то мы имели три соприкосновения с митрополитом: по магистерским диссертациям, на публичных экзаменах и по статьям, помещавшимся в «Прибавлениях к Творениям св. отцов». В наше время все студенты, пробывшие все четыре года в I разряде, писали курсовые сочинения не кандидатские, а магистерские. Сочинения эти, прежде отсылки их в Синод, были рассматриваемы на конференции у митрополита в его покоях. Конференция составлялась из старших профессоров Академии, и на ней читались митрополиту выдержки из сочинений по его указаниям. Если оказывалось что-нибудь неугодное в сочинениях, то Филарет присутствовавших профессоров бранил лично, а отсутствовавших через старших профессоров соответствующей специальности для передачи ругани по принадлежности. Я помню, что мы, молодые профессора, в то время как происходили конференции, гуляли по монастырской стене, с нетерпением ожидая окончания конференции, и устремлялись навстречу к выходящим от митрополита с вопросами, не удостоился ли кто-нибудь из нас ругани. На публичных экзаменах в Академии митрополит изредка обрушивался на профессоров своею бранью, при чем иногда дело бывало так, что подвергались брани люди невиноватые. Я был свидетелем сильной брани, которой он осыпал покойного П.А.Смирнова, бывшего потом председателя Учебного комитета. Дело было так. Перед П.А.[Смирновым] отвечали Ф.А.Сергиевскому. Один из студентов на глазах у митрополита позволил себе сделать мошенничество: вытащил билет и, увидев, что не знает его, сунул его назад и вытащил другой билет. Митрополит вскипел по этому поводу гневом на студента, но, вероятно, не желая портить впечатление от экзамена своего внука Филарета Александровича, перенес излияние своего гнева вместо студента на следующего наставника. У П.А.[Смирнова] представлены были на экзамен лекции об иконостасе, которые он показывал предварительно А.В.Горскому2 и которые А.В.[Горским] были апробованы. В лекциях было сказано об орнаментике алтарной преграды, что что-то в ней взято из украшений языческих храмов. Филарет придрался к этому и страшным образом разругал П.А.[Смирнова], так что у П.А., человека чувствительного, потекли по щекам слезы. (В это время я стоял на середине, имея отвечать у Н.П.Гилярова3 по расколу.) Ругая П.А.[Смирнова], митрополит сделал окрик на ректора с сидевшими рядом с ним старцами: «А вы чего смотрите?» От этого окрика ректор и старцы всплясали. После Филарет через А.В.[Горского] извинялся перед П.А.[Смирновым], говоря, что погорячился. Что касается до сочинений, помещавшихся в «Прибавлениях к Творениям св. отцов», то они писались так, что были совершенно безукоризненны в отношении к скромности мысли. Обыкновенно все статьи представлялись митрополиту, и если он не имел времени, то сдавал их, чтобы печатали, полагаясь на апробацию А.В.Горского; если же имел время, то донимал авторов мелочными придирками к слогу и заставлял переделывать несколько раз. Рассказывали, что В.Д.Кудрявцев4 должен был переписать какую-то статью целых три раза, расходуясь на переписку, и так как в то время при скудости жалованья он небогат был деньгами и к тому же был скуповат, то будто бы дело едва не доходило у него до слез. Быв по отношению Академии таким же деспотическим начальником как к епархии, Филарет нисходил до того, чтобы учинять братское общение с корпорацией Академии. Ежегодно после публичного экзамена давал в своих покоях профессорам Академии торжественный обед; на обеде он вел себя джентльменом, не вставая из-за стола ранее, как все кончат есть. Последними сидевшими за столом насупротив митрополита большею частью были я и эконом Академии, иеромонах Геронтий, знаменитый в своем роде. Последним кушаньем был десерт, состоявший обыкновенно из свежей земляники. Мы с экономом позволяли себе некоторое школьничество—добирали ягоды с тарелок не как-нибудь торопясь и хватая, а с приличной неторопливостью. И Филарет непременно дожидался. Вообще сильно чувствовался тот гнет, который производил митрополит Филарет на служащих в Академии. Помню, когда носился слух о тяжкой болезни митрополита, я стоял у конторки и писал свой «Краткий очерк». (За несколько месяцев перед тем я окончил исследование о Константине и Мефодии). Вдруг ударили в большой лаврский колокол. Я понял, что это возвещение о смерти митрополита, и невольно перекрестился, сказав про себя: «Гора свалилась с плеч». Исследование о Константине и Мефодии я подавал потом на Уваровскую премию, и мне ее присудили полностью. Если бы дело было при митрополите Филарете, то нельзя было бы помимо его подавать сочинение на премию; а если бы я подал без ведома Филарета, то тягчайший гнев его постиг бы меня. А если бы послать Филарету на тот свет мою Историю русской церкви, то он пришел бы в истинную ярость (а А.В.Горский непременно бы расплакался)...
|
СВЯТО-ФИЛАРЕТОВСКАЯ
МОСКОВСКАЯ ВЫСШАЯ ПРАВОСЛАВНО-ХРИСТИАНСКАЯ
ШКОЛА | ||||||||||
|